Неточные совпадения
Глядеть весь
город съехался,
Как в день базарный, пятницу,
Через неделю времени
Ермил
на той же площади
Рассчитывал народ.
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди
города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я
глядел и
на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и
на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект,
глядел и
на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии
на уездную скуку, и
на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.]
на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
— Покатим, Павел Иванович, — сказал Селифан. — Дорога, должно быть, установилась: снегу выпало довольно. Пора уж, право, выбраться из
города. Надоел он так, что и
глядеть на него не хотел бы.
Но в продолжение того, как он сидел в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и
глядела ему в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и в совершенно заснувшем
городе, может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, — в это время
на другом конце
города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
— Извините, если я помешал, — начал Павел Петрович, не
глядя на нее, — мне хотелось только попросить вас… сегодня, кажется, в
город посылают… велите купить для меня зеленого чаю.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно
глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в
городе все более видную роль. Снова в
городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили
на мою постель. Лучше бы отвести его
на чердак. И ему спокойней».
— Костромич, — определил Макаров,
глядя в мутноватую даль,
на парчовый
город, богато расшитый золотыми пятнами церковных глав.
Вечером он скучал в театре,
глядя, как играют пьесу Ведекинда, а
на другой день с утра до вечера ходил и ездил по
городу, осматривая его, затем посвятил день поездке в Потсдам.
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту,
глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше половины своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, —
на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из
города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными днями, лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
На другой день он, с листом гербовой бумаги, отправился в
город, сначала в палату, и ехал нехотя, зевая и
глядя по сторонам. Он не знал хорошенько, где палата, и заехал к Ивану Герасимычу спросить, в каком департаменте нужно засвидетельствовать.
Потом неизменно скромный и вежливый Тит Никоныч, тоже во фраке, со взглядом обожания к бабушке, с улыбкой ко всем; священник, в шелковой рясе и с вышитым широким поясом, советники палаты, гарнизонный полковник, толстый, коротенький, с налившимся кровью лицом и глазами, так что,
глядя на него, делалось «за человека страшно»; две-три барыни из
города, несколько шепчущихся в углу молодых чиновников и несколько неподросших девиц, знакомых Марфеньки, робко смотрящих, крепко жмущих друг у друга красные, вспотевшие от робости руки и беспрестанно краснеющих.
Мы не верили глазам,
глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение
города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Романтики,
глядя на крепости обоих берегов, припоминали могилу Гамлета; более положительные люди рассуждали о несправедливости зундских пошлин, самые положительные — о необходимости запастись свежею провизией, а все вообще мечтали съехать
на сутки
на берег, ступить ногой в Данию, обегать Копенгаген, взглянуть
на физиономию
города,
на картину людей, быта, немного расправить ноги после качки, поесть свежих устриц.
В ожидании товарищей, я прошелся немного по улице и рассмотрел, что
город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма.
На улице не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный
город!» — говорил Зеленый с тоской,
глядя на эту чистоту. При постройке
города не жалели места: улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения, немного скучно
на них смотреть.
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов,
глядя на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни в
город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был в
городе и после 12 часов работы
на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
Все это раздражало Старцева. Садясь в коляску и
глядя на темный дом и сад, которые были ему так милы и дороги когда-то, он вспомнил все сразу — и романы Веры Иосифовны, и шумную игру Котика, и остроумие Ивана Петровича, и трагическую позу Павы, и подумал, что если самые талантливые люди во всем
городе так бездарны, то каков же должен быть
город.
У него в
городе громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение и два дома в
городе, и он облюбовывает себе еще третий, повыгоднее, и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемонии идет в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания
на неодетых женщин и детей, которые
глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит...
Бывают же странности: никто-то не заметил тогда
на улице, как она ко мне прошла, так что в
городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо
глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
— Тебе надо подкрепиться, судя по лицу-то. Сострадание ведь
на тебя
глядя берет. Ведь ты и ночь не спал, я слышал, заседание у вас там было. А потом вся эта возня и мазня… Всего-то антидорцу кусочек, надо быть, пожевал. Есть у меня с собой в кармане колбаса, давеча из
города захватил
на всякий случай, сюда направляясь, только ведь ты колбасы не станешь…
Я любил бродить тогда по
городу; луна, казалось, пристально
глядела на него с чистого неба; и
город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом.
О дальнейшем не думалось; все мысли устремились к одному, взлететь над
городом, видеть внизу огоньки в домах, где люди сидят за чайными столами и ведут обычные разговоры, не имея понятия о том, что я ношусь над ними в озаренной таинственной синеве и
гляжу оттуда
на их жалкие крыши.
В то время, когда в
городе старались угадать автора, — автор сидел за столом, покачивался
на стуле е опасностью опрокинуться,
глядел в потолок и придумывал новые темы.
В это время мы переехали уже из центра
города на окраину, и дом наш окнами
глядел на пустырь, по которому бегали стаями полуодичавшие собаки…
Вдруг вблизи послышалось легкое шуршание. Я оглянулся и увидел в двух шагах, за щелеватым палисадом, пеструю фигуру девочки — подростка, немного старше меня. В широкую щель
глядели на меня два черных глаза. Это была еврейка, которую звали Итой; но она была более известна всем в
городе, как «Басина внучка».
— Да ведь мы староверы… Никого из наших стариков сейчас нет в
городе, — с ужасом ответила Харитина,
глядя на доктора широко раскрытыми глазами. — Ужели она умрет?.. Спасите ее, доктор… ради всего святого… доктор…
Она,
глядя на них, смеется и плачет, и извиняется передо мной за плач и писк; говорит, что это с голоду, что она ждет не дождется, когда вернется муж, который ушел в
город продавать голубику, чтобы купить хлеба.
Такими-то рассуждениями старался помочь Лаврецкий своему горю, но оно было велико и сильно; и сама, выжившая не столько из ума, сколько изо всякого чувства, Апраксея покачала головой и печально проводила его глазами, когда он сел в тарантас, чтобы ехать в
город. Лошади скакали; он сидел неподвижно и прямо и неподвижно
глядел вперед
на дорогу.
— Шишка и есть: ни конца ни краю не найдешь. Одним словом, двухорловый!.. Туда же, золота захотел!.. Ха-ха!.. Так я ему и сказал, где оно спрятано. А у меня есть местечко… Ох какое местечко, Яша!.. Гляди-ка, ведь это кабатчик Ермошка
на своем виноходце закопачивает? Он… Ловко. В
город погнал с краденым золотом…
У него
на совести несколько темных дел. Весь
город знает, что два года тому назад он женился
на богатой семидесятилетней старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди
глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как
на неизбежные маленькие неприятности профессий.
Когда я
глядел на деревни и
города, которые мы проезжали, в которых в каждом доме жило, по крайней мере, такое же семейство, как наше,
на женщин, детей, которые с минутным любопытством смотрели
на экипаж и навсегда исчезали из глаз,
на лавочников, мужиков, которые не только не кланялись нам, как я привык видеть это в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом, мне в первый раз пришел в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько не заботятся о нас? и из этого вопроса возникли другие: как и чем они живут, как воспитывают своих детей, учат ли их, пускают ли играть, как наказывают? и т. д.
— Нет, не фальшивые, а требовали настоящих! Как теперь вот
гляжу, у нас их в
городе после того человек сто кнутом наказывали. Одних палачей, для наказания их, привезено было из разных губерний четверо. Здоровые такие черти, в красных рубахах все; я их и вез,
на почте тогда служил; однакоже скованных их везут, не доверяют!.. Пить какие они дьяволы; ведро, кажется, водки выпьет, и то не заметишь его ни в одном глазе.
Офицеры в эту минуту свернули с тропинки
на шоссе. До
города оставалось еще шагов триста, и так как говорить было больше не о чем, то оба шли рядом, молча и не
глядя друг
на друга. Ни один не решался — ни остановиться, ни повернуть назад. Положение становилось с каждой минутой все более фальшивым и натянутым.
Дела мои шли ладно.
На дворе, в бане, устроил я моленную, в которой мы по ночам и сходились; анбары навалил иконами, книжками, лестовками, всяким добром. Постояльцев во всякое время было множество, но выгоднее всех были такие, которых выгоняли в
город для увещаний. Позовут их, бывало, в присутствие, стоят они там, стоят с утра раннего, а потом,
глядишь, и выйдет сам секретарь.
Действительность представляется в таком виде: стройка валится; коровы запущены, — не дают достаточно молока даже для продовольствия; прислуга, привезенная из
города, извольничалась, а
глядя на нее, и местная прислуга начинает пошаливать; лошади тощи, никогда не видят овса.
Начать с того, что
глядеть на жениха и невесту сбежался в церковь весь
город; всем было любопытно видеть, каков будет Гришка под венцом.
Глядя на эти группы, невольно подумаешь, отчего бы им не сойтись в этой деревянной
на валу беседке и не затеять тут же танцев, — кстати же через
город проезжает жид с цимбалами, — и этого, я уверен, очень хочется сыну судьи, семиклассному гимназисту, и пятнадцатилетней дочери непременного члена, которые две недели без памяти влюблены друг в друга и не имеют возможности сказать двух слов между собою.
— Да что обидно-то? Разве он тут разгуляется? Как же!
Гляди, наши опять отберут. Уж сколько б нашего брата ни пропало, а, как Бог свят, велит амператор — и отберут. Разве наши так оставят ему? Как же! Hа вот тебе голые стены; а шанцы-то все повзорвали… Небось, свой значок
на кургане поставил, а в
город не суется. Погоди, еще расчет будет с тобой настоящий — дай срок, — заключил он, обращаясь к французам.
«Неужели вы забыли, как я обнимал ваши ноги и целовал ваши колени там, далеко в прекрасной березовой роще?» Она развернула бумажку, вскользь поглядела
на нее и, разорвав
на множество самых маленьких кусочков, кинула, не
глядя, в камин. Но со следующей почтой он получил письмецо из
города Ялты в свой
город Кинешму. Быстрым мелким четким почерком в нем были написаны две строки...
Травина стояла
на корме,
глядя назад,
на уходящий
город, который белым амфитеатром подымался вверх по горам и венчался полукруглой беседкой из тонких колонн.
Берет калечище Акундина за белы руки, ведет его, Акундина,
на высок курган, а становивши его
на высок курган, говорил такие речи: „Погляди-ка, молодой молодец,
на город Ростиславль,
на Оке-реке, а поглядевши, поведай, что деется в
городе Ростиславле?“ Как
глянул Акундин в
город во Ростиславль, а там беда великая: исконные слуги молода князя рязанского, Глеба Олеговича, стоят посередь торга, хотят войной
город отстоять, да силы не хватит.
Высадив его
на одной из улиц слободы, тоже утопленной половодьем, я возвращаюсь ярмаркой
на Стрелку, зачаливаю лодку и, сидя в ней,
гляжу на слияние двух рек,
на город, пароходы, небо.
— Какой же вы голова
городу, ежели не понимаете общего интереса жителей? — ехидно спрашивал кривой, а Сухобаев,
глядя на него сбоку, говорил вздрагивающим голосом...
Шёл тихонько, точно подкрадываясь к чему-то, что неодолимо тянуло вперёд, и так, незаметно для себя, вышел за
город, пристально
глядя на дорогу.
Когда он встал
на ноги и вышел в
город, ему стало ясно, что не одной Марье непонятен его поступок, почти все
глядят на него, как
на блаженного, обидно и обиженно.
Прежде всего не узнаю того самого
города, который был мне столь памятен по моим в нем страданиям. Архитектурное обозрение и костоколотная мостовая те же, что и были, но смущает меня нестерпимо какой-то необъяснимый цвет всего сущего. То, бывало, все дома были белые да желтые, а у купцов водились с этакими голубыми и желтыми отворотцами, словно лацканы
на уланском мундире, — была настоящая житейская пестрота; а теперь,
гляжу, только один неопределенный цвет, которому нет и названия.
— Москва — это
город, которому придется еще много страдать, — сказал Ярцев,
глядя на Алексеевский монастырь.
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами
глядя на чудесную картину, и замер в молчаливом восхищении. Потом в душе его родилась беспокойная мысль, — где будет жить он, маленький, вихрастый мальчик в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя? Пустят ли их туда, в этот чистый, богатый, блестящий золотом, огромный
город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь,
на берегу реки, что в
город не пускают людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы пустили.
— Вербуйте меня. Вы читали Бальзака? — спросила она вдруг, обернувшись. — Читали? Его роман «Père Goriot» [«Отец Горио» (франц.).] кончается тем, что герой
глядит с вершины холма
на Париж и грозит этому
городу: «Теперь мы разделаемся!» — и после этого начинает новую жизнь. Так и я, когда из вагона взгляну в последний раз
на Петербург, то скажу ему: «Теперь мы разделаемся!»
— А мне нравится наш старый, славный
город! — говорил Смолин, с ласковой улыбкой
глядя на девушку. — Такой он красивый, бойкий… есть в нем что-то бодрое, располагающее к труду… сама его картинность возбуждает как-то… В нем хочется жить широкой жизнью… хочется работать много и серьезно… И притом — интеллигентный
город… Смотрите — какая дельная газета издается здесь… Кстати — мы хотим ее купить…
В августе Редька приказал нам собираться
на линию. Дня за два перед тем, как нас «погнали» за
город, ко мне пришел отец. Он сел и не спеша, не
глядя на меня, вытер свое красное лицо, потом достал из кармана наш городской «Вестник» и медленно, с ударением
на каждом слове, прочел о том, что мой сверстник, сын управляющего конторою Государственного банка, назначен начальником отделения в казенной палате.